«Я не ребенок и никогда им не был, во всяком случае, не в этом теле, — думал Питер. — Поэтому я даже не знаю, способен ли я на детскую тоску и на великий романтизм юности. А от Эндера я унаследовал чувство уютной любви, а не бурной всепоглощающей страсти, которую ожидал пережить. Будет ли тебе достаточно такой любви, Ванму? Хватит ли тебе того, что я буду тянуться к тебе, когда мне будет плохо, и останусь с тобой, когда ты захочешь, чтобы я был рядом. Я смотрю на тебя и чувствую такую нежность, что мне хочется заслонить тебя от всего мира, хочется поднять тебя на руки и пронести над яростными течениями жизни; и в то же время я мог бы радоваться, наблюдая за тобой на расстоянии, любуясь тобой, твоей энергией, тем, как ты смотришь на этих огромных гороподобных людей, говоришь с ними на равных, несмотря на то что каждое движение твоих рук, каждый слог, слетающий с твоих губ, выдает, что ты дитя. Достаточно ли тебе такой любви? Потому что мне достаточно. С меня довольно и того, что ты прильнула ко мне, когда моя рука коснулась твоего плеча, а когда почувствовала, что я ускользаю, назвала мое имя».

***

Пликт сидела в своей комнате и писала, писала. Вся ее жизнь была подготовкой к сегодняшнему дню, к речи на похоронах Эндрю Виггина. Она будет Говорить о его смерти; ради этого она провела целое исследование и теперь может Говорить целую неделю и все еще не исчерпать и десятой доли того, что знает о нем. Но недели у нее нет. У нее будет только час. Даже меньше часа.

Она понимала Эндера и любила его; теперь она расскажет тем, кто не знал его, каким он был, как любил, как изменил историю. Выдающийся, несовершенный, но действующий из лучших побуждений человек, полный любви, достаточно сильной, чтобы причинить страдание, если нужно. Она расскажет им, как его жизнь изменила историю, как десять тысяч, сотни тысяч, миллионы отдельных жизней изменились, упрочились, очистились и возродились или по крайней мере сделались более гармоничными и правдивыми благодаря его словам, его поступкам, его книгам.

Но скажет ли она и о себе? Расскажет ли о том, как в своей комнате страдает одинокая женщина, рыдая не о смерти Эндера, а потому, что стыдится себя. Конечно, она любила его и восхищалась им — нет, поклонялась ему, — и тем не менее, когда он умер, она почувствовала не горе вовсе, а облегчение и радостное волнение. Облегчение от того, что ожидание окончилось, а волнение, потому что пришел ее звездный час.

Именно это она и чувствовала. Пликт не была настолько глупой, чтобы считать, что у нее окажется больше моральных сил, чем у других. Ее горе не такое, как горе Новиньи или Валентины, которые со смертью Эндера лишились огромных кусков своих жизней. "А что потеряла я? Кроме нескольких порций внимания, я от Эндера мало что получила. Всего несколько месяцев он был моим учителем на Трондхейме; а потому наши жизни пересеклись только через поколение на эти последние несколько месяцев, и оба раза его внимание было поглощено гораздо более серьезными проблемами и гораздо более близкими людьми, чем я. Я не была ему ни женой, ни сестрой. Всего лишь студенткой и ученицей человека, который работал со студентами и никогда не искал учеников. Поэтому я почти ничего не лишилась с его смертью; он был всего лишь моей мечтой и никогда не был моим товарищем.

Я простила себя, но все же продолжаю стыдиться и мучиться не потому, что Эндрю Виггин умер, а потому, что в час его смерти я показала себя во всей красе: беспардонной эгоисткой, занятой только своей собственной карьерой. Я захотела быть Голосом Эндера. Таким образом, только его смерть могла стать свершением моей жизни. Получается, я действительно обычный стервятник? Паразит, пиявка, присосавшаяся к его жизни…"

Несмотря на слезы, ее пальцы продолжали печатать предложение за предложением. В доме Джакта со своим мужем и детьми горевала Валентина, а в доме Ольядо собрались Грего, Новинья и сам Ольядо, чтобы утешать друг друга в потере человека, который был им мужем и отцом. "У них были свои отношения, а у меня — свои. У них свои воспоминания, частные, а мои станут достоянием публики. Я буду Говорить, а потом опубликую свою речь, и она раскроет новые грани и смысл жизни Эндера Виггина перед каждым человеком в Ста Мирах. Эндер-Ксеноцид, Эндрю — Голос Тех, Кого Нет, Эндрю — частное лицо, одинокий и страдающий человек, Эндер — прекрасный аналитик, который умел проникнуть в сердце проблемы или человека, никого не пугая честолюбием или…, или снисхождением. Справедливость и сострадательность, живущие в одном теле. Человек, чье сострадание позволило ему понять и полюбить Королев Ульев еще до того, как он прикоснулся к одной из них; человек, чья неистовая справедливость позволила ему уничтожить всех жукеров, когда он верил, что они — враги.

Интересно, осудил бы меня Эндер за мои уродливые чувства? Конечно, это возможно; он не стал бы щадить меня и смог бы понять все самое худшее, что есть в моем сердце.

Но даже осуждая, он мог бы любить меня. Сказать: «Ну и что? Давай, Говори о моей смерти. Если бы Голосами становились только совершенные люди, все похороны прошли бы в тишине». Так она продолжала писать и плакать, продолжала и тогда, когда рыдания затихли.

Когда волосы Эндера будут запечатаны в маленькую коробочку и сожжены в траве около корней Человека, она встанет и будет Говорить. Ее голос поднимет его из небытия и снова оживит память о нем. И она тоже будет сострадательной, и она тоже будет справедливой. Это то немногое, чему она у него все-таки научилась.

Глава 12

«Я ПРЕДАЮ ЭНДЕРА?»

"Почему люди ведут себя так, будто войны и убийства противоестественны?

Если и есть что-то противоестественное, так это прожить всю жизнь, ни разу ни на кого не замахнувшись".

Хань Цин— чжао, «Шепот Богов»

— Мы все делаем не правильно, — заявила Квара.

Миро почувствовал, как закипает в нем давно знакомая ярость. У Квары был просто дар злить людей; ее не сдерживало даже то, что она, казалось, знает, что раздражает окружающих. Она просто смаковала чужое раздражение. Кто угодно на корабле мог бы произнести ту же фразу, и Миро воспринял бы ее в смысловом значении. Но Квара умудрялась интонировать слова так, что они как будто подчеркивали — все в мире идиоты, кроме нее, конечно. Миро любил Квару как сестру, но не мог ничего с собой поделать, чтобы перестать ненавидеть каждый час, проведенный в ее обществе.

Все же, поскольку Квара лучше всех разбиралась в дешифровке языка, который она обнаружила несколько месяцев назад в вирусе Десколады, Миро не позволил своему внутреннему раздражению выйти наружу. Вместо этого он повернул свое кресло, чтобы послушать.

То же самое сделали и остальные, хотя Эла явно приложила меньше усилий, чтобы скрыть раздражение. Можно сказать, вообще не приложила.

— Ну так что, Квара, как же так получилось, что мы — такие умные — раньше не заметили свою глупость?

Квара не заметила сарказма Элы или, во всяком случае, решила не обращать на него внимания.

— Как можно расшифровать язык ни с того ни с сего? У нас нет никакой точки отсчета. Нам нужны полные записи версий вируса Десколады. Мы знаем, как он выглядел до того, как адаптировался к метаболизму человека. Мы знаем, как он изменялся после каждой из наших попыток убить его. Некоторые из изменений были функциональными — он адаптировался. А другие просто канцелярскими — он пытался записать то, что он делал.

— Мы не знаем этого наверняка, — возразила Эла, получая, возможно, чрезмерно большое удовольствие от того, что поправляет Квару.

— А я уверена, — заявила Квара. — В любом случае это дает нам определенную базу, не так ли? В этом случае мы знаем, что несет этот язык, даже если мы не в состоянии расшифровать его.

— Ну хорошо, — кивнула Эла, — только я все равно не понимаю, как эта новая мудрость поможет нам расшифровать язык. Я имею в виду, разве ты не над этим работала месяцами?